Операция прошла успешно, хотя те три часа, которые они провели в операционной, сосредоточенные и не имеющие права на ошибку, сильно утомили Даниэля и все, чего ему хотелось – поехать домой и отдохнуть. Даник не хотел говорить с Сашкой, не хотел ничего ему объяснять, избегал настойчивых взглядов и после того, как они вышли, стянув халаты и перчатки, Заварян исчез в коридорах больницы, не дав Шестакову ни шанса поговорить.
Он быстро оделся, натянул шлем и оседлал железного коня, исчезая от больничного крыльца в считанные секунды. В голове было пусто, но не потому что он жалел о сделанном, а просто чертовски устал и ничего не хотелось, кроме как рухнуть на кровать и закрыть глаза.
Дома Даниэль, оставляя дорожку из стянутых с тела вещей, зарулил в ванную и минут десять плескался, приводя мысли в порядок. Ничего страшного не произошло, он просто сорвался, но ему позволительно.
В конце концов, он не мог всю жизнь скрывать чувства к Сашке, рано или поздно он бы сдался и признался ему, но все было бы куда хуже. Он был бы в положении скрывающего, и Сашка мог бы перетянуть обиду на себя, не дать ему ни шанса оправдаться. А теперь… Будь что будет, он устал притворяться. Заварян закуривает, щуря темные до черноты глаза, натянув после душа только легкие пижамные брюки. Как он выглядит со стороны? Сухопарый, крепкий, покрытый татуировками, с длинными – по-женски, черт! – волосами, почти всегда распущенными. Может, стоит постричься? Хотя, что это изменит, если внутри он останется таким же?
От мыслей его отвлекает звонок в дверь, и Заварян нутром чует, кто это, поэтому идет в коридор неспешно, будто надеясь, что Шестакову надоест трезвонить. Наконец, Даник тянется, чтобы повернуть ключ в замке и распахнуть дверь, изучая слегка взъерошенного друга.
- Саша, - вздыхает он, складывая руки на груди. – Са-а-аша, - тянет слегка укоряюще, улыбаясь уголками губ. – Саша.
Слегка сторониться, чтобы пропустить Шестакова в квартиру, зная, что спорить с ним бесполезно, что настойчивый лучший друг влезет всегда и всюду. Заварян ведет Сашу на кухню, где забирается с ногами на угловой диванчик и тянется к сигаретам. Все небольшое пространство кухни заполнено запахом табака и кофе, Даник наслаждается этим и очень редко вспоминает кухню родителей, где всегда пахнет лагманом или долмой.
- Ты опять не дал нам время к отступлению, да? – Мягко и тихо спрашивает Даниэль, крутя сигарету в пальцах. – Сядь, Саша, нам надо поговорить, раз уж ты приехал, - в его голосе слышится не просьба, но настойчивое желание, чтобы Шестаков подчинился.

Отредактировано Даниэль Заварян (2013-08-08 00:24:34)

Саша вновь перекидывал на него ответственность, но это стало привычным, кроме того – Даниэль первым заварил эту кашу, именно он сорвал привычный распорядок и запустил механизм разрушения. Заварян смотрит на друга, видя и его замешательство, и странное сомнение, и его напряжение. «Опять болит спина, дорогой, да? Надо меньше нервничать да  фигней страдать…», - с легкой улыбкой думает Даник. Он зажимает сигарету зубами и складывает руки в замок, потягиваясь, помуркивая, словно большой котяра, дорвавшийся до сметаны.
Ему нечего стесняться или прикрываться – Заварян не из тех людей, которые могут сомневаться на свой счет, не беря при этом в расчет его скромность и непритязательность.
- О да, - коротко улыбается он, - у нас чертовски сложные маневры, за которыми ты не успеваешь следить, - смеется, хотя голос становится опасно шелковым. – Ты приехал, чтобы узнать, что происходит? Или намотать мне еще лапши на уши, да?
Заварян тушит сигарету в пепельнице сосредоточено, будто это самое важное дело в его жизни, а потом поднимает взгляд на Сашку. Двадцать лет вместе, столько совместных привычек и совершенных глупостей, столько людей, оставшихся в общем прошлом. И ни грамма взаимного понимания, знания, отчетливого осознания.
- Маринка права, - суховато сообщает он, - тебе бы пора остепениться. Это не так сложно в современном обществе, геев-то полно, - отрывисто смеется, понимая, что почти рекламирует своему другу семейную жизнь. – Найди себе кого-нибудь сладкого, кто будет встречать тебя с работы и греть постель, пока тебя в ней нет…
«Или кто будет дежурить с тобой в одной ординаторской, с чьих губ ты будешь срывать жадные поцелуи, с кем ты будешь смеяться, прячась от медсестер… Кто будет понимать тебя без слов, ориентируясь на твои взгляды, прикосновения и улыбки. Попробуй найти кого-то, кто будет для тебя не только любовником, но лучшим другом».
Заварян задумчиво опирается ладонями о стол, наклоняясь к Шестакову, нагло улыбаясь ему в лицо, не скрывая огонька триумфа и легкого безумия, что маслянит черный шелк глаз.
- Как оказалось, мы друг друга совсем не знаем, а-ха? – С ноткой грусти тянет он, слегка опуская лицо, позволяя темным прядям скользнуть по плечам. – Хорошо было бы, если бы ты хоть немного думал головой. Саш, за двадцать лет ты видел у меня женщину? Кроме супруги, навязанной родителями? А серьги, мой дорогой? – Даник одной рукой подцепляет правое ухо, слегка звеня серебром недорогих тяжелых серег. – Что, до сих пор в танке?
Заварян сползает с дивана, обходит друга, чтобы встать за его спиной, положить руки на плечи и крепко сжать, не позволяя повернуться или подняться.
- Ты помнишь, как пять лет назад на вечеринке у Смирнова ты затащил меня в эту чертову кладовку? – Обжигает дыханием кожу шеи, едва ли не касаясь мочки уха губами. – Вспомни, сопротивлялся ли я тогда? А три года назад на юбилее у Малининых? Или у Маринки на дне рождения? А как же случай в машине, когда я подвозил тебя в доску пьяного? Я, мать твою, был трезвым. Ты это помнишь?
Руки Даника становятся жестче, прикосновения грубее – сильные пальцы скользят по плечам, лопаткам и спине, нажимают на позвоночник, концентрируют внимание на пояснице, чуть нажимая.
- Вот только я не пойму, кто из нас больший дурак, - улыбается на каком-то странном изломе. – Я, ждавший тебя двадцать лет, или ты, играющий гребанную добродетельную мадам? Лез ко мне, потому что я не отталкивал? Или видел, что хочу до одури? А, Сашенька?

Отредактировано Даниэль Заварян (2013-08-08 15:15:37)

Ладони Даника скользят в волосы Сашки, зарываясь в легкие темные пряди, ероша непокорные кудряшки, массируя кожу головы, ощущая, как к кончикам пальцев приникает чужая энергия. Шестаков сконфужен, это Заварян видит невооруженным глазом, но решает, что друг имеет право дать задний ход.
Жаль только, что он ему этого не позволит. Даник ласкающими движениями мнет шею, с силой проводит за ушными раковинами, скользит вверх, мимолетно касаясь кончиками пальцев губ и скул, разглаживает надбровные дуги.
- Я ждал тебя, кажется, так долго, что забыл, какой ты, - он говорит на армянском, опасаясь быть застигнутым и уличенным в излишней сентиментальности. – Ты заставил меня пострадать, мой дорогой, а мне это так не нравится.
Ладони умело скользят ниже, слегка лаская шею, и замирают на груди теплым грузом, Заварян слушает тяжело, но мерно бьющееся сердце друга.
Сейчас в его власти либо оборвать все, прогнать Сашку, или наоборот показать ему, насколько темной и жаждущей может быть тихая душа Даниэля. Проблема выбора стоит особенно резко, когда под пальцами полыхает чужое тепло, когда ощущаешь слегка – едва заметно – сбитое дыхание, когда желание поцеловать рождает внутри что-то почти звериное. Даник судорожно вздыхает, не желая терять ощущение близости с Шестаковым, но в то же время понимая, что не хочет оставлять все на потом. Дилемма, черт возьми.
Заварян слегка отстраняется, придерживая Сашку за плечи.
- Встань и повернись ко мне лицом, - голос низкий, но спокойный, не просящий, но настаивающий. – Давай, посмотри мне в глаза, Саша.
Даниэль с легкой улыбкой наблюдает за тем, как тяжело поднимается друг, насколько расфокусированный у него взгляд и абсолютно потерянный вид. С ним сейчас бесполезно говорить. И хотя Даниэль устал, он не позволяет себе высказать и толики недовольства.
- Хорошо, - тихо, довольно урчит он, приникая всем телом к Александру, охватывая его лицо ладонями, фиксируя, чтобы он не отстранился.
Даниэль давно думал о том, каково это – поцеловать совершенно трезвого Александра Шестакова? Губы друга теплые и мягкие, то ли от шока, то ли рефлекторно Сашка позволяет Данику углубить поцелуй, скользя языком по нёбу и зубам.

Что мы знаем о желании как таковом? Где оно формируется? Зависит ли оно только от физического или эмоционально-психологическое так же играет немалую роль? И если возбуждение пока только слабо тлеет, но в грудине распаляется костер, изнутри выжигая и лишая привычной выдержки, считается ли это срывом? Даник умел ждать, когда это необходимо, но сейчас все сплелось в тугой комок, пульсирующий до боли где-то внутри.
- В тридцать семь я вполне знаком с сексуальной жизнью, Саша, - пугающе спокойно почти поет Даниэль, его глаза блестят, рука в волосах заставляет его чувствовать себя немного смущенным. – В конце концов, я не предлагаю тебе стать моим мужем или завести ребенка, а, черт возьми, заняться со мной сексом. Ни за что не поверю, что ты этого не хочешь, - он чуть встряхивает волосами, намекая на то, чтобы Шестаков высвободил руку.
Сейчас в нем говорит внутренний зверь, который был вынужден ожидать этого момента столько лет. Заварян не дает Саше возможности отказаться или сбежать, целенаправленно вовлекая в эту странную, немного смущающую, игру. Даник касается мягким поцелуем шеи Сашки, слегка засасывая кожу, пробуя на вкус – немного пены для бритья, немного пота и много вкусного терпкого аромата тела. Пальцы деревенеют от этого, тугой комок внутри скручивает еще больше, лишая последних остатков выдержки. Даниэль ощущает себя юнцом, которого так легко завести, хотя за этот день он чертовски устал, но никогда не смог бы отказаться от шанса, плывущего в руки.
Поэтому Заварян хватает друга за руку и тянет за собой в небольшой комнату, служащую спальней, гостиной и всем, чем угодно.
- Саша, - немного растеряно, но довольно урчит Даниэль, когда вновь приникает поцелуем к губам Шестакова, окруженный слабым светом ночника. Ветер тихо покачивает бубенцы, развешенные по всей длине окна, и шевелит перья ловушек для сна, размещенных над кроватью. Даник тонет в этом ощущении, он плывет – он так давно хотел ощутить Сашку в своих руках.
- Саша, - требовательно дергая тонкий свитер вверх, вытягивая рубашку из джинсов, избавляя друга от одежды слишком стремительно. Ему просто надо коснуться, просто ощутить горячую мягкую кожу под пальцами, провести по напряженным плечам ладонями, слегка вздрогнуть, когда тугие колечки волос щекочут мягкую кожу рук. – Саша, - почти утвердительно, легонько массируя вершинки сосков, с мягкой улыбкой изучая глаза теперь уже не то что бы друга.

Отредактировано Даниэль Заварян (2013-08-09 19:13:14)

Опаляет огнем тысячи солнц – кожа плавится под губами Сашки, почти до боли ранят эти прикосновения. Сколько он думал о них? Но почему поведение Шестакова кажется трусливым бегством? Даниэль гортанно стонет, пряча вспышку ярости за веками, позволяя себе отдаться мгновению, от которого по венам бежал жидкий огонь, выжигая изнутри все, что было привычно. Даниэль из-под ресниц смотрит за тем, как губы Сашки плотно охватывают член, как скользят по влажной от слюны коже, стараясь охватить больше, забрать в себя без остатка.
- Саша, - предупреждающе, с легкой угрозой, цепляясь за короткие волосы и заставляя отстраниться. – Если бы я хотел, чтобы мне отсосали, я бы нашел себе мальчика в клубе на ночь, это не проблема. Встань, Шестаков, - голос ломанный, но в нем скользят восхитительные холодные нотки.
Даниэль ловит взгляд Сашки, словно двери в сказочную страну захлопываются, когда он поднимается на негнущихся ногах, продолжая сверлить Заваряна взглядом. Это немного злит. Неужели не понятно? Неужели он так плохо выражается?
- Мне не нужно просто вытрахать твой рот и потом, как всегда, забыть об этом на утро, Саша, - качает головой Даник. – Я без этого могу вполне обойтись. А я хочу почувствовать тебя, слышишь? Хватит прятаться, просто доверься мне, ты же всегда мне доверял…
Даниэль споро избавляется от мешающихся ему штанов, оставаясь, наконец, полностью обнаженным. Сашка все еще может уйти, если не уверен, Заварян поймет, хоть и захлопнет двери в свой внутренний мир, но ведь этого хотел Шестаков?
- Ты все еще можешь сделать вид, что ничего не происходит, но не надо заставлять себя, будто я насильник какой-то, - при этом он вполне спокойно толкает друга на кровать, которая имеет только бортик у стены, поэтому вполне себе удобна для красивых приземлений.
При всем своем странном поведении Шестаков не делает попытки к бегству, поэтому Даник признает за ним молчаливое согласие остаться. Впрочем, если бы Сашка решил уйти, он бы нашел способ, чтобы он захотел остаться. Джинсы с бельем отправляются на пол к шелковым пижамным штанам Заваряна, а сам Даник с легким интересом рассматривает друга. Хорошо, что с годами его выдержка выточена, словно хорошая сталь, иначе бы он прямо сейчас сдался и принялся, постанывая, вылизывать каждый миллиметр кожи друга. Но вместо этого он устраивается на его бедрах, перенося вес на колени, лишь мимолетно ощущая жар Сашки. Склоняется к его губам, волосы закрывают их обоих темной волной, а Даник мягко целует любимого человека. Дорвавшийся, завоевывающий, получающий то, о чем так мечтал…
- Че вор кес сирумем, - привычно шепчет он на армянском, хотя тут и без переводчика понятно, что он имеет в виду. – Так давно, Сашка, так давно…

Отредактировано Даниэль Заварян (2013-08-10 12:45:22)

Взрыв где-то в районе солнечного сплетения. И хотя он давно не мальчишка, чтобы крышу сносило от одного простого, но явного факта, – влечение взаимно, - Даниэль теряет над собой контроль. Он хочет касаться, трогать, ощущать везде, слизывать вкус мыла и совсем немного пота, дорогого одеколона и затесавшегося сюда аромата табака. Даник дышит Сашкой, когда пробегается поцелуями по скуле, скользя языком по шее, то и дело прихватывая кожу зубами, оставляя темно-алые метки. Щетина приятно колет язык, волоски на груди мягко и ласково скользит под языком. Заварян давит в корне попытку Сашки вести, подчиняя его, низко рыча, если Шестаков делал попытку к абордажу.
Излом ключиц, нежная ямка между ними, упругие камешки сосков – невероятно чувствительные, а еще отзывчивый  Сашка…
«Никогда бы не подумал, что ты настолько чувственный, настолько готовый откликаться на каждую ласку, выгибающийся под нехитрыми прикосновениями…» Мысли путаются, дышать невыносимо тяжело из-за тяжести где-то в грудине.
Даник проходится поцелуями вниз, обводит языком пупочную впадинку, нежно трется губами о кожу над лобком, вдыхая тяжелый мускусный запах возбуждения, от которого поджимаются пальцы на ногах, а сердце ухает куда-то вниз.
Даниэль специально пропускает гордо стоящий член, лишь мазнув языком по основанию, пробуя кожу на вкус, и нырнул ниже, вылизывая и покрывая поцелуями-укусами внутреннюю сторону бедер Сашки. Кажется, что Даник решил попробовать его везде – язык скользит то тут, то там, мягко поглаживая, зубы прихватывали кожу осторожно, стараясь не кусать слишком сильно. Он едва удерживается от того, чтобы не лопотать какую-нибудь излишне романтичную чушь, занимая себя целиком и полностью ласками любимого человека.
- Тсс, не дергайся, - говорит тихо, вновь утыкаясь носом в основание возбужденной плоти, вдыхая и наслаждаясь ароматом. – Чертовски вкусный, а-ха.
Даниэль любил брать в рот, ощущать тяжесть шелковой кожи на языке, руководить процессом, но с Сашкой все острее, все вкуснее, настолько, что внутри все сворачивается в тугой болезненный комок. Впустить в горло целиком, радуясь, что нет того самого рефлекса, что нежность и мягкость плоти вызывает только желание ощутить глубже, насладиться невероятным, ни с чем несравнимым вкусом. И не внимать просьбам и стонам, лаская мучительно медленно, словно делаешь это для себя, а не для любимого.

В глазах темнеет от ярости  - ему мало, ему хочется больше. Даник ловит все поцелуи, отвечает не менее страстно, жадно притягивая Сашку к себе, скользя пальцами по его спине и осторожно массируя ягодицы, но скорее просто, чтобы ощутить упругую плоть, пока не намекая на большее.
- Хоррррошо, - протяжно рычит он, - будет по-твоему, Сааааша, - последнее он почти шипит, оставляя намеренно сильно притягивая к себе, буквально вплавляя в свое тело.
Пот скользит по коже, хотя в комнате далеко не так жарко, но кожа кажется огненной, а прикосновения обжигают. В поцелуях они теряют дыхание, слышен редкий стук зубов друг о друга, легкие смешки Заваряна, прерываемые глухими стонами.
Даниэль понимает, что этого мало, что он никогда не простит себе, если не сделает большего, поэтому чуть отталкивает Сашку, направляя его в подушки, чтобы устроиться зеркально сверху – старая добрая 69, чтобы и овцы целы, и волки сыты.
Это незабываемое ощущение, когда ты бежишь от потрясающего наслаждения, стремясь поглотить чужое удовольствие, когда затыкаешь себе рот, чтобы не стонать, но все равно утыкаешься в мокрое от пота бедро, судорожно давясь воздухом. Даник слизывает пот, жадно вылизывая кожу, каждый миллиметр, чтобы вновь вернуться к главному блюду.
Это как хорошо работающий механизм – ты прячешься от того, как разрывает изнутри удовольствие, в грудине становится тесно от простого осознания, что все это не сон. Ветер распахивает балконную дверь, не закрытую на задвижку, прохлада проходится по разгоряченным телам, привнося запах ночной Москвы и смешивая его с бурлящей в комнате страстью.
Это самый вкусный аромат, который только вдыхал Даниэль. Он буквально рассыпается от сочетания всего этого, но не дает себе сорваться за грань, еще рано, еще слишком мало, чтобы вот так вот сдаться. Он вновь пускает Сашку глубже, ощущая, как дергается горло, пропуская немаленький член вглубь.
Помнится, что однажды - ему было лет восемнадцать - он проснулся от мокрого сна. И ему снилось именно это: Сашка, берущий у него в рот. Язык Сашки, ласкающий чувствительную головку. Губы Сашки, скользящие по стволу. Сашка, везде Сашка.
Вещий сон, черт возьми. Всего-то двадцать лет прошло с тех пор.

Это было… не так как с другими. Даник привык к ощущению чужого члена во рту – минет был частым гостем его сексуальной жизни. Но Сашка… Это Сашка. Он вкусный, хотя вкус, конечно, специфический, но Геворкяну нравится. Шестаков сдается быстро, заполняя его рот спермой, которую Даник сглатывает в два коротких глотка. Его оргазм не заставляет себя долго ждать, хоть Саша немного неловок, Геворкяну кажется, что любовник не слишком любит такой способ ласки. Его еще несколько минут потряхивает, но Даник мягко целует бедро Сашки, а потом скатывается с него, усаживаясь по-турецки на кровати, дотягивается до тумбочки, где у него всегда лежат сигареты и закуривает.
Он ощущает себя немного странно, потому что все далеко не так, как он представлял, но не менее здорово. Наверное, он рассуждает, как мальчишка, но Даниэль счастлив. Только одно его волнует: это просто на раз? Стоит ли сейчас притвориться другом, которому просто захотелось быстрого удовольствия? Ему кажется, что он совершенно не знает друга, что тот совсем не тот, кого он знал двадцать лет.
- Гхем, - прокашлялся он, сухо улыбаясь, вновь наглухо закрываясь, - я надеюсь, тебе не нужно объяснять, что все это значит?
Трудно говорить с человеком, от которого не знаешь, чего ждать. Потому что Шестаков был его другом, а кто он теперь? Даник тушит сигарету в пустой кружке из-под кофе, которая пылится все на той же тумбочке, из которой он вытянул сигареты. А потом Геворкян устраивается рядом с Сашкой, внезапно ощутив, как наваливается на него усталость. Даник целует плечо Сашки, задерживая на коже губы. Это, черт возьми, Сашка. Его Сашка, который все равно всегда был его, хотя прошло столько лет, пока Даник смог ощутить его рядом.
- Сань, - он чуть кусает его, говоря совсем другим тоном, - давай спать? Мы поговорим с тобой утром, на свежую голову, ладно? Я вырубаюсь просто совсем…
Даниэль по-хозяйски обнимает новоприобретенного любовника, притягивая к себе, закидывая ногу на его бедра, как бы показывая, что никогда не отпустит и никому не отдаст. Он проваливается в сон почти мгновенно, словно его организм только этого и ждал.

***

Его подкидывает в начале шестого утра, почти за полтора часа до будильника, Сашка все еще спит, отвернувшись от него. Геворкян сонно моргает глазами, вздыхает и сползает с кровати, прямо голышом отправляясь в ванную. Быстрый душ, почистить зубы, завязать грубой резинкой волосы в низкий хвост, и выплыть в сторону кухни, не потрудившись накинуть на себя хоть  что-нибудь. Он варит кофе с перцем и корицей, чтобы проснуться наверняка и заодно разбудить запахами Сашку.

Отредактировано Даниэль Заварян (2013-08-12 01:34:08)

Даник все гадал, каким будет их первое утро, а вышло оно чертовски сумасшедшим. Потому что все еще адски хотелось спать, внутри что-то сладкое екало от желания чего-то большего, чем поцелуй (пусть и такой, от которого сносит крышу). Пока довольный Сашка плескался в ванной, Геворкян успел накинуть на себя джинсы и футболку, в которых собирался ехать в Склиф. Успел он и разлить кофе по чашкам, а еще ополоснуть пепельницу.
- Ах, просто поцелуй? – Пробормотал Даниэль, притягивая Сашку за намотанную простыню, чтобы поцеловать ответно.
Впервые за столько лет в голове проскользнула мысль о том, чтобы забить на работу и остаться с Шестаковым дома, изучить его, поговорить с ним. Ведь им надо решить, что между ними теперь. Но так нельзя. Даник проследил кончиками пальцев, оставленные им метки и довольно ухмыльнулся, понимая, что вот оно свидетельство того, что Сашка все равно принадлежит ему.
- Тебе придется прикрыть шею, - бормочет он, отступая на пару шагов назад и выскальзывая в более свободное кухонное пространство. – У меня еще остались твои водолазки с прошлого твоего отвисания у меня, можешь порыться в шкафу, кажется, они на пятой полке снизу. Но сначала кофе, у нас есть на это время – дежурство только через три часа, а из Склифа не звонили.
Он вновь превратился в тихого и интеллигентного Даниэля, который, кажется, и мухи-то не обидит, не то чтобы почти насиловать своего лучшего друга. Геворкян не смотрит на то, как Сашка устраивается на стуле напротив, охватывая кружку пальцами, на которые Даник мог бы молиться. Он нервно закуривает еще одну, на этот раз сигариллу с коньячным вкусом – чертовски крепкую и чертовски ароматную.
- Вот такие пироги с котятами, - немного невесело улыбается, понимая, что двадцать лет он, считай, потратил просто зря. – Ты на утро забывал обо всем или делал вид, потому что тебе было стыдно, а я… - Он мотнул головой, позволяя волосам вырваться из плена резинки. – «А я прожил жизнь, не сказав о ней никому…».
Это было действительно глупо. Кто они теперь? Друзья-любовники? Такие с дополнительной функцией? Даник знал, что не позволит, чтобы с Сашкой был кто-то еще, он просто убьет этого «кого-то» и все. Но дальше-то что? Делать вид, что они вновь бест-фрайндз и все такое?
- Ладно, прости, это глупо, - скупо улыбнулся он. – Я не выспался совсем, вот и тянет меня на рефлексию.

Даник жмурит глаза. Он вроде бы и доволен тем, что происходит, пусть все и не так, немного не так, но все-таки Сашка здесь. Он тянется за поцелуем, но Шестаков уже вернулся на место, заставляя Даниэля раздосадовано вздохнуть. Пожалуй, он может привыкнуть к этому: тому, что он не один. Тому, что пахнет Сашкой. К его вкусу, запаху и голосу. К его стонам, которые сносят крышу и не оставляют ни капли разума. Он может к этому привыкнуть и пожалеть, когда потеряет. Геворкян обнимает себя за плечи, чуть устало улыбается.
- Не надо, Саша, - качает головой, - я не могу пользоваться своим новым… - он чуть запнулся, - положением. Я приеду на работу и отработаю свою смену, все будет хорошо.
Работа поможет ему отвлечься от мыслей и заняться тем, что на самом деле важно, а потом, вечером, он вновь задумается обо всем этом. Он хотел быть с Сашкой сегодня и всегда, он слишком долго ждал этой возможности, но сейчас, оказавшись нос к носу с Шестаковым, Геворкян понял, что это будет трудновыполнимой задачей. Потому что это далеко не милый роман, который так любят юные девочки, расписывая радости однополой любви. Даниэль вздыхает, проводит пальцами по лицу, с силой нажимая на кожу, возвращая себе самообладание.
- Я не намерен отказываться от собственной жизни ради спокойствия их душ, - сухо информирует он любовника. – Я устал купаться в условностях, вечно притворяясь… То перед тобой, то перед коллегами, то перед родителями. Хватит, Саш, я так больше не могу. Я так больше не хочу.
Даниэль упруго подскакивает, чтобы подойти ближе к Шестакову, обойдя чертов стол, опускаясь перед его стулом на колени, отодвигая простыню, чтобы коснуться обнаженной кожи. Черные глаза Даника блестят, когда он мягко касается поцелуем бедра, а потом кладет на него голову, глубоко вдыхая.
- Саш, разве после стольких лет я не могу побыть хоть немного счастливым? После всех этих поисков, чужих рук, съемных квартир и быстрых перепихов, созданных лишь для того, чтобы сбить желание? – Он, правда, устал. Он не выспался, он говорит чушь и ведет себя словно баба, но Данику нужно это выговорить. – Тебя так беспокоит, что кто-то о нас узнает? Или тебя вообще волнует, что твой друг вдруг оказался… - Даниэль бежит кончиками пальцев по стопе Сашки, вверх, оглаживая крепкие икры. – Я все еще твой друг, если ты хочешь назвать это так. Если не знаешь, как назвать это иначе.

Было бессмысленно это обсуждать или заставлять Сашку посмотреть на все другими глазами, Даниэль знал это. Но изнутри все равно подтачивало, все равно это казалось суррогатом того, о чем он мечтал. Но, как известно, все наши мечты исполняются совсем не так, как мы это видим. И если он получил для себя тело любимого человека, то можно и помечтать, что душа тоже где-то рядом, по краю.
Сашка не уйдет, пока не найдет кого-то, кого полюбит, он будет с ним, пока это ему удобно, но Даник готов был пойти на такие отношения. В конце концов, у него просто нет выбора. Геворкян мягко целует Шестакова в ответ, вздыхая ему в губы, мечтая, чтобы это утро не кончалось.
- Наверное, ты прав, - чуть угрюмо улыбается он, отстраняясь, позволяя руке Сашки выскользнуть из его волос. – Наверное, я знаю, Саш. Одевайся, поехали в Склиф.
Он поднимается, чуть потирая колени, ощущая какое-то привычное заполнение внутренней тьмой, когда даже дыхание становится реже. Геворкян не был рациональным, он никогда не шел на поводу у логики и никогда не думал о чем-либо слишком много, им руководила страсть, но сейчас она была бессильна.
- Люби, как стать, свою Марселу, с тебя вполне Марселы хватит, - пробормотал он, когда Шестаков вышел из кухни за одеждой. Промыл чашки и турку, выкинул окурки из пепельницы.
Кухня выглядела небольшой, но уютной, Данику захотелось остаться здесь сегодня – сидеть до самого вечера, потягивая крепкий виски и глядя, как город прячется в сумерки. Ощутить то душевное одиночество, которое стало нормой. Но сегодня надо работать… Ему повезло – Сашка не оставил следов. Даниэль улыбается как-то странно, тяжело, но идет в коридор, где натягивает кожаную узкую куртку.
- Саш, возьмешь мою сумку с документами? – Даник забирает волосы в хост, чтобы не мешались, когда он натянет шлем. – Раз уж ты сегодня едешь со мной, а мне на байке неудобно тянуть с собой что-то, кроме своего тела.
Он сует любовнику небольшую кожаную барсетку и ждет, пока Шестаков обуется и приведет себя в относительный порядок. Странно они смотрелись рядом – такой цивильно-правильный доктор Шестаков и он, байкер-хирург, в кожаном облачении.
Даниэль молчит, – он по утрам вообще не любит говорить, - пока закрывает квартиру, пока они едут в лифте. Он только позволяет себе притянуть Сашку к себе в коротком поцелуе прежде, чем откроются двери лифта на первом этаже. Даник так любил эти губы…
Они вышли, словно ничего не было, и Даник, махнув Сашке рукой, поспешил к своему байку, который купил только в начале этого года. Металлический зверь был любим Геворкяном, потому что был единственным, кто мог успокоить его и привести в состояние абсолютного восторга. Его спасение. Его возможность дышать.
Машина Сашки почти сразу скрывается сзади, когда он выезжает на дорогу, весь во власти своей второй страсти. Этого у него никто не сможет отнять, это то, что он заслужил.
Интересно, а если бы он соблазнил Сашку раньше, как скоро тот бросил бы его? Смогли бы они остаться друзьями? И сможет ли он в будущем делать вид, что ничего не было, когда это потребуется? Даник увеличивает скорость, борясь с этой болью, с собственной глупостью, ощущая себя настоящим ничтожеством. Он не успевает среагировать, когда понимает, что впереди – авария, что столкнулись две машины и ему просто необходимо затормозить. Скорость такова, что Даниэлю ничего не остается, кроме как уложить байк вместе с собой на мокрую от дождя дорогу, скользя на бешенной скорости по асфальту…
Аревик. Господи, Аревик! Твой отец настоящий идиот!
Скольжение не замедляется, скрежет металла, боль, которой невозможно дать описание – все это превращается в красное месиво.
Мама, папа… Это так глупо, что он просто не может даже сделать с этим ничего. Что все происходит так стремительно, что Даник может только глухо вскрикивать от боли, когда кожа куртки стирается под нули.
Байк впечатывает в разбитую хонду, занося прямиком под колеса – высокий клиринс стал нашим врагом – и следом за мотоциклом впечатывает Даника, ударяя его головой, укомплектованной в шлем, об асфальт.
Последнее, о чем подумал Даниэль – это коньячные глаза Александра Шестакова. А потом мир поглотила тьма.