Оля очень любила петь, и едва ли что-то могло доставить ей больше удовольствия, чем занятия вокалом. Конечно, хореография, актерское мастерство, теория и история театра, гримерство - большая часть предметов, которые читали в ГИТИСе, были более чем интересны, но девушка могла выделить пение, поставив его во главу угла. Тем более когда речь шла о партиях "Нотр-Дама", того самого французского мюзикла, с которого, в общем-то, и началась любовь Оли к этому театральному жанру. Нужно ли говорить, как она мечтала сыграть главную роль на сцене, и как обрадовалась, когда эта роль совершенно неожиданно ей досталась? Это было не только отличным шансом показать себя, но и просто бесконечно приятной возможностью примерить на себя совершенно новый образ.
Вечерняя репетиция шла своим чередом, и, хотя вся труппа пребывала в крайнем воодушевлении, повторение одних и тех же недающихся фрагментов арий, сильно утомляло всех, и даже Феб, который в начале репетиции просто фонтанировал энергией, теперь серьезно и устало пытался домучить несчастный "Штурм..."
Ольга сидела на краю сцены, задумчиво теребя фенечку, которая висела на шее, и смотрела на режиссера, по совместительству декана, а по совместительству еще и исполнителя роли Клода Фролло. Решетников наблюдал за ходом репетиции со всем возможным вниманием, ведь скоро должна была состояться премьера, и они, его ученики, не должны были облажаться. Оля бросила на декана еще один быстрый взгляд и украдкой вздохнула. Едва ли во всем преподавательском составе ГИТИСа был еще хоть один человек, обладавший таким же обаянием и вызывавший у девушки то же уважение, которое вызывал Решетников. Он был молод, умен, очень хорош собой, и, к тому же, не женат - сразу несколько безусловно веских причин, чтобы половина однокурсниц Ольги выздыхала по нему явно, а другая половина пыталась делать это тайно. Сама Медова никогда не отрицала тот факт, что ей был приятен декан ее факультета, но говорить вслух о степени своей симпатии тоже не собиралась.
Репетиция вступила в завершающую фазу: преподаватель отпустил оставшихся в актовом зале Феба, Флер и Квазимодо, которые не без радости поспешили домой; теперь оставались не отрепетированными лишь сцены Фролло и Эсмеральды в тюрьме. Оля любила эти сцены в оригинальном мюзикле, но теперь они требовали от нее полной эмоциональной выкладки. Ей требовалось ненавидеть, презирать своего "мучителя", и при этом неустанно вздыхать о капитане стрелков. Но даже если Феб в их постановке и был весьма смазливым молодым человеком, девушка все равно не могла понять, как ее героиня могла вести себя настолько глупо, чтобы не только отвергать любовь Фролло, но еще и пытаться задеть его упоминаниями о сопернике. Конечно, Ольге нужно было найти оправдание Эсмеральде, чтобы вжиться в ее образ, но иных причин такого поведения юной цыганки кроме глупой наивности, Медова придумать так и не смогла.
- Мне холодно... Отпустите меня... - негромко пела Оля, обхватив себя руками будто в попытке согреться. Играть напуганную, отчаявшуюся девочку было несложно, к тому же, голос здесь мог дрожать, а значит, особенно напрягать его не было нужды.
- Что Вам плохого сделала я? - девушка посмотрела в глаза Решетникова с такой мукой, которую декан, конечно, должен был оценить. Но, по мере того, как сцена подбиралась к своей кульминации, оставаться в образе было все сложнее и сложнее. Мужчина пел о любви к ней, и какой мужчина, о какой любви! Оля пыталась заставить себя не смешивать сцену и жизнь, но одного взгляда в глаза декана хватало, чтобы строки о "солнце жизни" звучали как мнимум неискренне.
- А ты пропадай! Твой огонь пусть пожрет тебя! - должно было выглядеть как исступленная агрессия загнанной в угол девочки, но вместо этого у Ольги выходила какая-то виноватая просьба; Медова даже не могла смотреть на своего преподавателя с должной по роли ненавистью, голос девушки постепенно становился все тише и тише, пока, наконец, Решетников не прекратил эти мучения.
Смиренно выслушав все, совершенно справедливые, претензии, Оля опустила глаза и вздохнула.
- Простите, Вадим Александрович, - виновато пробормотала девушка, мельком взглянув в глаза декана и снова вздохнув, - Не знаю, что на меня нашло, может, просто устала... Давайте попобуем еще раз?
Решетников согласился, ведь скоро должна была состояться премьера, заново включил музыку, и сцена пошла по второму разу, но как ни старалась Оля испытывать к мужчине хотя бы страх, ничего не выходило - слишком уж хорошо она относилась к этому человеку, слишком хорошего была о нем мнения и слишком уважала его персонажа.
Девушка устало выдохнула, опустившись на край сцены и спрятав лицо в ладонях, предварительно опустив гарнитуру на шею.
- Не знаю, что происходит, - честно призналась Оля, подняв глаза на стоящего рядом преподавателя, - Мне тяжело Вас бояться, Вы же совсем не такой, как Фролло...
"Да и я вовсе не похожа на Эсмеральду, честно говоря".
- Он хватает ее, хочет взять силой, и она боится, ненавидит его, - довольно сбивчиво попыталась объяснить свои мысли девушка, - А Вы - это Вы, и мы даже поем в разных углах сцены...

Отредактировано Ольга Мёдова (2012-04-02 14:35:24)

Декан всегда казался Оле человеком очень хорошим, и если не добрым, то хотя бы с пониманием относящимся к проблемам студентов. Быть может, дело было в его возрасте – Решетникову никак нельзя было дать больше тридцати, да и тридцать, пожалуй, с натяжкой, и именно поэтому, как считала девушка, он сам помнил свои ученические годы, и относился к своим студентам с умеренным снисхождением. Именно эта его черта часто давала будущим актрисам какую-то надежду на взаимность чувств, и они едва ли не ходили за мужчиной толпами, порой с совершенно глупыми вопросами и за совершенно ненужными советами. И Ольге часто приходилось быть частью этих толп, которые помимо ее желания таскали Мёдову вслед за безотказным в этом плане деканом. Иногда Оля даже удивлялась: как Решетников умудрялся быть таким доступным для общения, и при этом успевал заниматься делами факультета, да еще и преподавать? Однако, ответ на этот вопрос девушка так и не нашла, да и голову ее занимали совсем другие мысли, потому что декан как раз подал ей руку, помогая встать, и от этого донельзя простого, даже будничного жеста, сердце Оли вдруг ухнуло куда-то вниз, а на лице едва не появился стыдливый румянец. Она поспешно поднялась, тотчас отдернув руку, и поправила гарнитуру, возвращая ее на законное место.
«Что это было вообще?»
На несколько секунд девушка закрыла глаза и глубоко вздохнула, собираясь с мыслями.
«Эсмеральда, Эсмеральда…»
Решетников запел, но теперь его исполнение разительно отличалось от того, что было раньше: он бросал на Олю обжигающе злые взгляды, порывисто шагая перед ней, сжимая кулаки и то и дело хмуря брови. Перевоплощение было таким стремительным и точным, что Мёдова даже восхитилась своим преподавателем и невольно позавидовала этому умению, до которого ей, студентке второго курса, было еще как до Китая пешком.
- Он придет, он придет, солнце жизни моей… - пела девушка чисто, глядя на декана чуть сощурившись. Исполнитель роли Феба ей ни капли не импонировал, но раз уж они теперь играли в полную силу, нужно было попытаться сделать так, чтобы Решетников-Фролло поверил в ее наивную любовь к капитану, и Оля отдавалась роли целиком. Невероятных усилий ей стоило заставить зазвучать свой голос презрительно и зло, но не из-за того, что Фролло ранил ее возлюбленного – скорее из-за того, что декан несколько секунд назад заставил ее покраснеть и растеряться, почувствовать себя одной из его глупеньких поклонниц…
Глаза Решетникова горели по-настоящему адским пламенем, когда он медленно подходил к девушке, уже входя в воображаемую клетку, и на секунду Оле вдруг действительно стало не по себе. Играл мужчина превосходно, и выглядел сейчас так, будто и впрямь готов наброситься на нее тут же, завладеть ею силой, добиться ответной страсти даже ценой страдания…
- Уйди! Уйди! – звучало теперь очень натурально, и девушка несильно, но все же ощутимо толкнула своего декана в грудь, что его, впрочем, не остановило, - Оставь!..
Решетников вдруг резко прижал ее к стене, прижал, как было положено ему по роли, но Оля ощутила, как ее мгновенно бросило в жар от этого порывистого движения. Они были одни в актовом зале, и впервые заходили в репетиции этой сцены так далеко.
- Меня… - едва слышно выдохнула Мёдова дрожащим голосом, ощущая жаркое дыхание на своей щеке, от которого по телу пробежала волна мурашек. Музыка смолкла, декан подался ближе, собираясь, видно, изобразить поцелуй, как и полагалось по сценарию, и от происходящего у девушки засосало под ложечкой, как будто в преддверии сложного экзамена.
«Намек, всего лишь намек на….» - промелькнуло в голове Оли, и в тот же миг преподаватель внезапно припал к ее губам горячим поцелуем, настолько страстным, что девушка испугалась бы, не будь она так удивлена. От неожиданности с губ ее сорвался сдавленный вскрик, и был тотчас заглушен этим поцелуем. Аппаратура мешалась, но мужчину и это не останавливало; он почти до боли впивался в губы девушки, с такой страстью и жаром, которые никогда прежде Оле даже не доводилось ощущать. Быть может, дело было в этом, но из мыслей девушки вдруг исчезло осознание того, что перед ней ее декан и преподаватель, что они всего лишь репетируют сцену, и Оля ответила на поцелуй, жарко и с каким-то сладким трепетом. Губы Решетникова казались такими ласковыми и обжигающе дерзкими одновременно, что девушка просто растворилась в этом поцелуе, больше не страшась неожиданной близости...
Но вот декан отстранился от нее, отвернулся, крепко зажмурившись, и Ольга резко вернулась с небес на землю. Ласкающие губы остались в мгновенном прошлом, вместо этого вокруг снова был всего лишь актовый зал, а рядом - преподаватель, с которым она лишь репетировала сцену из мюзикла, и которому не должна была отвечать.
"Но и Вы не должны были целовать меня... Так целовать... Или должны?"
Оля закусила губу и посмотрела на Решетникова еще более виновато, чем прежде. Она видела, что мужчина уже сожалел о произошедшем, о том, что повел себя с ней как с опытной актрисой, забылся, что она приняла этот сценический поцелуй за настоящий. Да и любая студентка рассудила бы так же, ведь разве можно было не поддаться искушению, когда тебя так целует такой мужчина? Оля опустила глаза в пол и неудержимо покраснела. Ей стало стыдно за свой непрофессионализм, она так опозорилась, и, к тому же, перед самим деканом!
- Простите, - едва слышно пролепетала девушка, боясь посмотреть Решетникову в глаза, - Я... Вы... Простите меня!
На глаза навернулись непрошеные слезы, и одна горькая капелька тотчас сбежала по щеке; Оля быстро вытерла ее тыльной стороной ладони.
"Дура, как можно было?!"
- Простите, - сдавленно выдохнула она, отчаянным рывком освобождаясь от все еще прижимавших ее к стене рук, - Я не ожидала...что Вы так... Мне лучше уйти.
Девушка стремительно отошла от стены, дрожащими руками почти срывая с себя гарнитуру, чтобы после оставить ее на столе в углу сцены.
"Что он теперь обо мне подумает? Такая же наивная дурочка, как и остальные, только и мечтаю, как затащить его в постель, а заодно и сделать себе карьеру в оперетте? Он же видеть меня теперь не захочет, хорошо если не снимет с роли..." - от этой мысли Оля невольно всхлипнула, подхватывая на плечо сумку, а другой рукой потянулась к лежавшему рядом на стуле пальто.

Лишившись возможности взять свое пальто, которое Решетников отложил на кресла подальше, Оля вынуждена была вновь посмотреть на декана, хотя делать это ей было невыносимо стыдно. Несмотря на то, что мужчина убеждал в том, что в происходящем не было ее вины, Мёдова все равно оставалась при собственном мнении – она поступила не профессионально, и хорошо еще, что этого не видел никто из труппы. Никто, кроме самого декана, который теперь пытался утешить девушку, но все его слова вызывали лишь очередные потоки слез, которые Оля быстро и судорожно вытирала с побледневших щек.
Решетников дотронулся до ее плеч, мягко усаживая девушку в одно из зрительских кресел, а сам устроился на краю сцены, достаточно далеко для доверительной беседы, и Оля снова убедилась, что преподаватель не хочет лишний раз приближаться к ней, видимо, чтобы больше не возникало таких недоразумений. Мысль о том, что декан отныне будет стараться избегать тесных контактов из-за ее глупости, заставила девушку еще раз мысленно обругать себя совсем уж несоответствующими ее нежному образу словами. Мужчина старался говорить спокойно и уверенно, утешая свою студентку, но Оля чувствовала его внутреннее напряжение, и от этого на душе у нее становилось еще противнее.
Девушка только покачала головой, опустив глаза, потому что смотреть на Решетникова у нее не хватало духа.
- Вы повели себя со мной как с настоящей актрисой, а вместо того, чтобы оправдать доверие, я….я…. – очередной приступ сдавленных рыданий вырвался из груди Ольги, и она закрыла лицо ладонями. Слезы неудержимо катились из глаз девушки, не позволяя сделать даже вздоха; ее душил собственный стыд, и от одной мысли о том, что преподаватель теперь будет о ней думать, делалось дурно. Конечно, сейчас он станет ее убеждать, что не произошло ничего плохого, что с каждой такое могло случиться, но Оля слишком хорошо понимала, что сказано это будет только чтобы ее утешить.
«Наверное, я должна учиться на подобных ошибках, но…»
Мёдова никогда не считала себя по уши влюбленной в своего декана: она не вздыхала по нему ночами, не впадала в счастливый ступор, когда Решетников говорил с ней, не участвовала в обсуждении его достоинств и недостатков с подругами и совершенно не задумывалась о том, нравится ли ей его…части тела. Декан всегда был для Оли обаятельным, достойным уважения молодым мужчиной, прекрасным актером, но свои возможные симпатии девушка старалась скрывать даже от самой себя. Но после случившегося поцелуя, всего одного поцелуя, она отчетливо поняла, что уже не сможет смотреть в глаза Решетникову так, как раньше. Более того, она не сможет играть с ним эти сцены, только не теперь.
«Дура, дура, как можно было все испорить?!»
- Вы поступили глупо только потому, что доверились мне, - прошептала Оля, глотая слезы, - Я…я еще не доросла до такой роли, мне не хватит актерского мастерства, чтобы… ненавидеть Вас. Особенно теперь, - прибавила она тише, но все равно достаточно громко, чтобы декан мог ее слышать.
Девушка судорожно выдохнула, пытаясь восстановить дыхание. Стоило решить сразу, ей следовало повести себя как взрослой, и расставить все точки над «i». Оля поднялась из кресла и подошла ближе к Решетникову, встав от него на расстоянии вытянутой руки, но глаз так и не подняла.
- Вам лучше снять меня с роли, Вадим Александрович, - тихо, но максимально уверенно произнесла девушка, хотя голос ее предательски дрожал, - Возьмите Риту, она знает партии и поет не хуже, чем я… Она всегда держит в голове роль, и помнит, что это только роль, и все действия – это только сцена. Она не подведет Вас так, как я…
Последняя фраза прозвучала совсем сдавленно, и Оля, не в силах больше терпеть, бесшумно расплакалась, спрятав лицо в ладонях.

Оля с трудом заставила себя посмотреть на своего декана, хотя была готова провалиться сквозь пол актового зала куда-нибудь вниз, и желательно до первого этажа, а то и ниже, до метро и под него. Бледную кожу девушки охватил румянец, щеки горели, и она не могла с этим ничего поделать. Люди, хорошо знавшие Олю, всегда говорили ей, что актерские таланты делали девушку очень хитрой и изворотливой, когда было нужно. Но сейчас, сидя в непосредственной близости от Решетникова, слушая его показательно спокойный голос, думая о том, что ей предстоит не только играть с этим мужчиной на одной сцене, но еще и учиться у него целых три года, и все это после того, как Оля поцеловала его... Мёдова хотела бы сыграть невозмутимость перед лицом декана, но одного взгляда на него хватало, чтобы начать неудержимо краснеть от стыда за то, что она позволила себе такую оплошность.
Секунды тикали, Решетников продолжал успокаивать свою студентку, а она все больше и больше понимала, что самое ужасное было не в том, что произошел этот поцелуй, а в том, что отныне скрывать чувства к этому человеку Оля не сможет даже от самой себя. Невозмутимо отворачиваться и презрительно фыркать, глядя на своих влюбленных в Решетникова подружек отныне станет невозможным: девушка знала, что глаза выдадут ее, и это в лучшем случае; представить, как она станет учиться в ГИТИСе дальше, если будет так краснеть при каждом взгляде на своего декана, было и вовсе страшно.
Но, несмотря на все эти душевные терзания, Оле было невероятно приятно слышать, что режиссер не собирается снимать ее с роли, как не собирается брать на ее место Риту, с которой у девушки были весьма натянутые отношения сомнительно дружелюбного соперничества. Но, с другой стороны, сохранение роли за Медовой означало, что Оле предстоит очень долгая работа над собой, и девушка вовсе не была уверена, что справится с ней.
Как можно было заставить себя на сцене ненавидеть человека, в которого безнадежно влюблена с первого курса? Теперь Оля понимала, что отрицать это глупо: как бы хорошо она не научилась скрывать любые свои чувства под маской серьезности или непренужденности, назад дороги уже не было. Эта безысходная откровенность пугала и заставляла девушку краснеть пуще прежнего, а слезы все лились и лились из глаз Оли, постепенно превращая огорчение и стыд в настоящую истерику.
Решетников дотронулся до ее щек, как-то на редкость ласково вытирая слезы, и девушка резко отшатнулась назад, словно это прикосновение обожгло ее. Мёдова низко склонила голову, спрятав лицо в ладонях, и шумно выдохнула, пытаясь успокоиться. В конце концов, реветь на глазах у декана тоже было не слишком-то хорошо и уж точно совершенно не красиво. Оля представила, как она выглядит: красные глаза, опухшие от слез веки, искусанные губы, наверняка еще и размазанная по лицу косметика - картина получилась совсем непреглядная, что еще больше убедило девушку в необходимости взять себя в руки. Что бы ни случилось, бросать учебу она не собиралась, как и переходить на другой факультет, а значит, нужно было подолжать жить с осознанием того, что ей довелось поцеловать, пожалуй, самого привлекательного мужчину из всех, что когда-либо встречались Оле.
Неожиданно случайная мысль словно крохотным серебряным колокольчиком зазвенела в сознании девушки, и мысль эта была настолько ошеломляюще удивительной, что слезы мгновенно высохли, а истерика прекратилась, будто по щелчку пальцев.
"Почему за произошедшее он может лишиться работы, почему я могу рассказать об этом ректору? О чем именно он говорит? При чем тут вообще это, разве за чрезмерную уверенность в способностях студентки могут снять с поста декана?"
Медова метнула на мужчину быстрый взгляд из-под опущенных ресниц, еще больше уверяясь в том, что они, видимо, не поняли друг друга с самого начала.
"А что если... Нет, этого не может быть, он бы не стал...но вдруг?"
Решетников никогда не казался девушке чересчер импульсивным человеком, он не был эмоционален сверх меры и потому, по мнению Ольги, был отнюдь не из тех, кто поддается внезапным порывам страсти. И все же, декан считал именно себя виноватым в том, что произошло. Но он...не жалел? От этой мысли девушку бросило в жар.
Возможно, будь у Решетникова репутация донжуана и разбивателя хрупких девичьих сердец, Оля бы не удивилась подобному признанию, а то и оскорбилась бы. Но ее декан был совершенно не таким, слова его всегда имели цену, а потому у Медовой не было оснований полагать, что данная фраза неоднократно прозвучала лишь для того, чтобы произвести впечатление на наивную студентку.
Девушка отрывисто вытерла слезы и впилась испытывающим взглядом в лицо Решетникова, пытаясь понять, что же у него на душе. Если все было так, как она осмелилась предположить, то это означало совершенно иное положение дел. Но чтобы понять это, нужно было дождаться, чтобы декан дал еще какой-нибудь намек, менее двусмысленный, а Оля чувствовала, что ждать подобного у нее нет никаких сил.
- Скажите, Вадим Александрович, - тихо, но очень серьезно произнесла она, глядя мужчине прямо в глаза, - О чем именно Вы не жалеете?
Больших усилий стоило девушке выдержать этот взгляд в глаза, и хотя подбородок тотчас вновь задрожал, а щеки покраснели еще больше, назад дороги уже не было, и Оля понимала, что теперь ее будущее целиком зависит от слов преподавателя.