Самое ужасное, что может случиться с человеком - неизвестно. У каждого свои критерии оценки ситуаций. "Знаете, ваша беда, по моему мнению, не дотягивает до самой ужасной. Я бы поставил ей оценку четыре из десяти - мелкая неурядица". И так со всем, что бы с тобой не происходило, всегда найдется тот, кому в сотни раз хуже. Но от этого разве легче становится? Разве осознание того, что в мире еще полутору миллиарда людей разрывает грудную клетку от боли и тоски, может успокоить? Смех да и только.
Глеб никогда не забивал свою голову проблемами, прекрасно отдавая себе отчет, что это, возможно и неправильно. К чертям все правила, если так действительно легче жить. Даже те месяцы, проведенные в клинике не выбили его из колеи - он никогда не жаловался, по крайней мере, вслух, пытаясь выглядеть и для других, и для себя героическим храбрецом. Ведь было непонятно, сумеет ли он справиться со своей случайной травмой или нет. Он часто думал, когда был один, а что если - нет? Вот останется он на всю жизнь в инвалидном кресле, что с ним тогда станется. Всем известно, что только первое время друзья и близкие носятся с инвалидом, как с писанной торбой. "Чаю, конфетку, переключить канал?". А потом человек превращается в обузу, никто уже не скрывает свое раздражение, усталость. Друзья придумывают сотни отговорок, чтобы не придти к тебе отмечать праздник, потому что все, что ты им можешь предложить - это или пикник в парке, или даже небольшое застолье в собственной палате. Кому это нужно? И начинаешь чувствовать себя поломанной игрушкой, закинутой высоко на шкаф - вроде и не выкинули еще, но играть уже не хотят.
Глеб боялся, что так может произойти и с ним. Его пугало, что это может его сломать, тогда бы вместо привычного всем веселого и разбитного Румынского на сцену бы вышел непонятный сморщенный огрызок его прошлой личности. Кому такое приятно?
Но стоило в его жизни появиться одному человеку, он перестал так сильно переживать из-за своей временной неполноценности. Конечно, это была ее работа - поддерживать, но Глеб быстро заметил, что к его персоне Диана относилась куда более бережнее и заинтересованее, чем к остальным. Они проводили больше времени вместе, разговаривая не только об аварии и том, что же происходит в голове парня после нее, но и о совершенно других, более интересных и позитивных вещах. Румынскому всегда нравилось рассказывать истории о своих "подвигах", но для нее он впервые начал действительно готовиться к этим рассказам - продумывал каждую фразу, лишь бы ей не было скучно его слушать. Временами он даже забывал о том, что его ноги ему отказали, о том, что в нем есть этот изъян, портящий жизнь тысячам людей.
Когда же Диана уходила, он словно с удивлением вспоминал, что он не может подняться, не может пригласить куда-нибудь эту чудесную девушку, не может устроить ей сюрприз, хоть в голове и носились тысячи идей. Румынский понимал, что дальше дружбы у них ничего зайти не может - он инвалид, она здоровая молодая красивая девушка. Но об безбожно влюблялся в Диану, с каждым новым днем. Боролся с собой, чтобы не признаться, чтобы не калечить жизнь и ей тоже.
Уж кто-кто, а Диана явно заслуживала лучшего, чем бывший хулиган в инвалидном кресле с ворохом историй из прошлого.
Когда Глеб  уехал за границу по настоянию родителей, то пропала единственная вещь, которая как-то поддерживала его в хорошем расположении духа и давала стимул на излечение. Но, тем не менее, он смог себя победить, он встал на ноги, с трудом, но он смог снова ходить, мог снова делать все сам. Это же так важно, что - сам.
Вернувшись в Россию, первая его мысль была именно о Диане. О том, как, наверное, она обрадуется, узнав о том, что с ним все хорошо. Что он поправился и может вернуться к своему привычному образу жизни. Но у него не было ни ее номера, ни адреса. Глеб даже не помнил толком ее фамилию - Полянская, Луговая, Полякова? Черт его знает, для него она была просто Диана, невообразимо рыжая и улыбчивая.
Идти в клинику, что было бы вполне логичным, он почему-то не хотел. Столько раз порывался, но что-то его останавливало. Однажды он позвонил, решившись, и попросил ее данные, но его в вежливой форме, что называется, отшили.
Сегодня, в этот дурацкий праздник, его мысли снова уносили его к прошлому - к Диане. Где она, с кем? Кто сегодня признается ей в любви, вместо Румынского? Кому она ответит взаимностью? Такая разновидность мазохизма, которую Глеб совсем не жаловал, но в последнее время слишком часто ей продевался.
Разгуливая по торговому центру в поиске подарка родителям - конечно, кому еще в такой день дарить подарки двадцати трехлетнему лбу, как не им? - он изрядно вымотался. Как бы Румынский не хвалился, но долгие пешие прогулки все же причиняли ему некоторый дискомфорт. Поэтому, быстро схватив первую попавшеюся игрушку, парень отправился к спасительным скамейками, дабы перевести дух.
Шум, царивший на этаже совсем не мешал Румынскому погружаться в собственные мысли. Он вертел в руках обнимающихся плюшевых мишек, когда вдруг сзади послышался знакомый голос. От неожиданности Румынский вздрогнул, выронив игрушку на пол. Та тут же обиженно пропищала "I love you". Обычно на таких моментах в фильмах герои как в замедленной съемке оборачиваются на голос, Глеб же, нарушая все каноны, тут же оглянулся на девушку, расплывшись в какой-то жалкой улыбке.
Диана? Да вы шутите, так не бывает. Румынский поднял медвежат и, не придумав ничего лучше, протянул недавний подарок для родителей девушке:
- Привет. С праздником, - удивление немного отступало, уступая место неловкости. Знаете, так бывает, когда чего-то очень ждет, а потом это "что-то" происходит так быстро и без предупреждения, что ты даже теряешься. - Не думал тебя здесь встретить, - Глеб то поднимал глаза на Диану, то тут же их опускал, судорожно пытаясь привести мысли в порядок и выдать-таки что-то путное. - Но определенно этот сюрприз мне нравится.