Просторный дом стоял глухой и молчаливый. Теперь, когда жена уехала, казалось, он стал даже ещё больше. Тая имела свойство наполнять собой пространство так, что для всех остальных едва оставалось место, чтобы прижаться к стеночке. Это не было качеством искусственным и нарочитым, не зависело от того шума, который она производила. Она могла молча сидеть за своим компьютером или за книгой, но Михаил всегда чувствовал, что она тут, рядом. Живая и полная энергии, словно небольшая портативная электростанция. Кого-то это могло раздражать, но Миша иногда думал, что это была едва ли не главная причина, почему он выбрал именно эту женщину. Эта её… вездесущность, создавала уютную иллюзию довольства, даже если Тая ворчала или дулась на него, что при её капризном, несколько инфантильном характере, случалось нередко. Однако лёгкие тучки всегда исчезали так же стремительно, как и набегали, и над ними снова начинало сиять солнце.
Она умела не замечать недомолвок и сглаживать шероховатости. В этом ей не было равных. Однако после несчастного случая, после нескольких операций и окончательного переезда в загородный особняк, когда они оказались вынуждено заперты друг с другом на протяжении бесконечных трёх месяцев, именно эти стороны её характера начали играть против них. Недовольство Таисии, её раздражение и нервозность, звенели в воздухе колючими разрядами статического электричества, заставляя самого Михаила злиться и глубже уходить в свою депрессию. Под конец они почти возненавидели друг друга, что должно было произойти, по здравому размышлению, рано или поздно.
Миша поднял взгляд на книжные полки. Кабинет, он же библиотека, в его доме почти в точности воспроизводил кабинет отца на их старой, ещё сталинских времён постройки, даче. Он никогда не задумывался об этом, а ведь именно он проектировал эту, единственную, комнату, которую предполагал, в первую очередь, для себя. Теперь отцовский кабинет, как и сама дача, достались Дмитрию. Миша никогда не претендовал на эту часть наследства.
Он смотрел на корешки не своих медицинских книг, а на полку, где горделиво выстроились русские классики. Михаил давно уже не брал в руки ни одну из этих книг, но он прекрасно помнил одну из тех истин, которую проповедовали авторы, чьи произведения сопровождали его в юности и ранней молодости. Ни что не должно совершаться без любви. И сам человек без неё – ничто. Правда, он посвятил свою жизнь любимому делу, которому отдавался всей душой и в котором преуспел. Но вот теперь, когда это у него было отнято, он с особенной отчётливостью ощутил окружавший его вакуум. Он был совсем как этот дом, который он не мог наполнить своим присутствием.
Таисию он не любил никогда, хотя она и привлекала его. Он и вообще людей не любил, как таковых. Он уважал их и сочувствовал, совершенно искренне. Он принимал участие в каждом из своих пациентов, пёкся о них, но не воспринимал как близких и родных себе. Когда он, ещё в аспирантуре, кажется, поделился этим наблюдением со своим профессором, опытным пожилым хирургом Максимовым, тот сказал ему, что это хорошо, что так и надо. "Ты не можешь душой болеть за каждого, потому что, в таком случае, никогда не сможешь стать хорошим специалистом. Ты будешь умирать за них и вместе с ним, и твоё сочувствие, твой страх откроют путь для роковой ошибки". У Максимова, однако, была крепкая и дружная семья, счастливый дом. А что у него?..
Он знал, что Тая, не смотря на всю свою ветреность и легкомысленность, на трезвый расчёт и страсть пожить красиво, любила его. Была увлечена им, как минимум. Но, как и всякая женщина её склада, не видя отклика, со временем, остыла. Не стала холодна или неприветлива, но как-то безразлична, что ли. Та светящаяся нежность, что была в её взгляде в первые два года, исчезла, выветрилась. Михаил знал, что она завела себе в городе любовника, какого-то отставного военного ушедшего в коммерцию, что ли. Он не винил её за это. Более того, если признаться откровенно, его это даже не задевало, как должно было бы. Миша, скорее, почувствовал облегчение оттого, что его будто бы избавили от обязанности, хотя в чём она заключалась, не смог бы сказать. Дело шло не о постели, - с этим у Котовых до самого рокового вторника в больнице всё было отлично, - но в чём-то таком, в чём Тая нуждалась, а он не мог дать.
Всю тяжесть жизни в нелюбви он, пожалуй, прочувствовал только теперь. Все, окружавшие его, выводили Михаила из себя безмерно, а более всех – жена. И чувство это, в кои-то веки, было взаимным. Он с горячей страстностью ненавидел эти светские условности и приличия, которые мешали им обоим избавиться друг от друга. Он постарался сделать жизнь Таисии невыносимой, что было несложно, ведь сейчас у него было только два состояния: беспросветной, мучительной тоски и раздражительной ярости. Миша рычал и срывался на всех, не считаясь с их чувствами и мнением, даже на самого близкого и дорогого друга Егора. Конечно, Волков понимал и прощал, но ведь он и не находился при нём неотлучно, хотя названивал каждый день и исправно приезжал через выходные, хотя бы на пару часов.
Когда Тая сдалась и, собрав вещи, умчалась прочь, Михаил почувствовал облегчение, а, затем, одиночество накатило на него с такой силой, что порой трудно было дышать. И, всё же, он продолжал упорствовать, настойчиво отталкивая от себя всех и каждого, кто мог проявить в нём участие. Казалось, он заранее намерился вычеркнуть себя из списков живых. Но видеть сочувственные взгляды тех, кто ничем не мог помочь ему, у кого было всё, в чём ему было отказано, - было выше его сил.
Как и все, дошедшие до грани люди, Миша пробовал искать утешения в алкоголе. После отъезда жены, ещё как-то следившей за тем, что он делает, это было несложно. Опьянение было анестезией, снимавшей боль, но ему не нравились последствия. Не смотря ни на что, Михаил не хотел распускаться. Не хотел сам превращаться в то, что считал отвратительным и достойным презрения. Он пробовал, словно первокурсник, вернуться к учебникам, памятуя о предложении одного знакомого ректора читать лекции на медицинской кафедре одного из лучших московских университетов, но к этому он ещё не был готов. Принять это предложение для него было всё равно, что признать поражение, поставить крест на себе и дальнейшем будущем. Миша понимал, что никогда уже больше не сможет вернуться в профессию, и всё же упорно отказывался осознавать это. Иначе – только пустота и полная безнадёжность. И зачем продолжать это, если нету выхода?
Как ни странно, но мысль о том, чтобы наложить на себя руки, не посещала его ни разу. Видимо, на что-то он ещё надеялся, ждал чего-то, даже сам не понимая, чего и кто вложил ему в голову подобную ересь.
Звук скрипнувшей двери заставил Михаила вскинуть голову и обернуться. Он точно знал, что в доме никого, кроме него, нет. Он не слышал ни шума автомобильных шин на подъездной дорожке, ни шагов в коридоре. Правда, кабинет располагался немного в стороне от холла, но всё же, это обстоятельство его испугало.
- Маша?..
В комнате было почти темно. Незаметно подкравшиеся сумерки заливали всё вокруг серовато-алым светом, а лампы он ещё не включал, но голос падчерицы узнал безошибочно, прежде чем успел разглядеть очертания хрупкой фигурке в проёме двери.
- Что ты тут делаешь? Кто тебя послал?
"Послал" как соглядатая, как шпиона. Почему он сказал это? За последние месяцы Миша приучился воспринимать в штыки весь мир, но эта девочка вряд ли могла желать ему зла. Он удивился её возвращению. Удивился и обрадовался, как-то совершенно иррационально. Они с падчерицей никогда не были особенно близки, хотя он с самого начала проникся к девочке глубокой симпатией. В свои четырнадцать она была таким гадким утёнком, сердитым и ершистым. Кажется, она его тогда здорово недолюбливала, но позже, похоже, привыкла и прониклась симпатией. Решила даже поступать на медицинский, чему Михаил искренне радовался, хотя Мария и не была его родным ребёнком. И всё же, девушка всегда держала дистанцию. За эти три месяца она ни разу не приехала навестить его, тем более странным было это появление.
- Почему одна приехала на ночь глядя?
Он толкнул колесо кресла, покатившись к ней, попутно щёлкая выключателем верхнего света и остановился совсем рядом, взглядывая на девушку снизу вверх.
- Какая замена Ольге Ильиничне, ты с ума сошла, Маша? Тебе же в понедельник на занятия. Или уже каникулы начались?..
Он правда не знал этого. Он не помнил, какое сегодня число, какой день, условно предположив, что Мария должна была приехать в свои выходные. Но позволить ей вот так просто остаться не был намерен тоже. Этот пустой дом не должен сожрать и её.