Когда перед ним резко затормозила белая иномарка, он даже не обратил на это внимания, просматривая длинное сообщение, унылостью и безысходностью напоминавшее гудящую пробку, что лениво протягивалась через всю улицу и едва ли не залезала на бурлящий тротуар. Утопающий в цветных пятнах. В радостных улыбках и сосредоточенных лицах. Лука никогда не думал о Катеньке, как ее порой ласково называли другие, как о девушке, но время от времени задавался вопросом, с каким выражением та писала подобные мемуары, готовая за дозу отдать последнее, что осталось под одеждой: захлебываясь слезами от собственного ничтожества или забиваясь в угол подальше от отвращения? Впрочем, почки Катеньки Чернышева никогда особо не интересовали, являясь лишь возможным экспонатом несуществующей коллекции. Чернышева Катенька вообще не интересовала, оставшись безликим сообщением в брошенном на соседнее сиденье телефоне.

Он проехал вперед, бросив безразличный взгляд на пристроившийся сзади желтый автомобиль с сидящими в ней рыжими женщинами: одна раздраженно барабанила когтями по рулю, то и дело кривя губы, другая семенила лапами по обивке, радостным тявканьем встречая любого прохожего. Хмурого. Спешащего. Смеющегося. Пьяного. Облизывались они, правда, одинаково, и Лука перевел взгляд с зеркала на радостную картину, вырисовывающуюся быстрыми штрихами впереди: подмигивающий светофор, готовый пропустить дальше и дать свернуть на менее людную улицу. Зато Чернышев теперь знал, кого именно напоминала ему Катенька, неадекватно смотрящая снизу: облизывалась она так же, с благоговением отбирая купленный порошок. Возможно, если бы Лука испытывал хоть какой-то интерес к четвероногим, он бы посмотрел, насколько хорошо можно выдрессировать современных собак, однако лишь нажал на педаль, включая радио.

«В Москве сейчас одиннадцать часов…» ― женским голосом объявило оно, давая понять, что до вызова на синий ковер Андрея Александровича оставалось чуть более четырех длинных и наполненных жарой часов. Еще, правда, гудками и непрерывным лаем очаровательнейшей волосатой дамы по кличке Мося, которая умудрилась практически полностью высунуться из машины, чтобы отобрать у зазевавшегося ребенка мороженое, и противно залаять, удерживаемая за активно сопротивляющийся хвост. Хвост, стоит заметить, вскоре притих, а вот царапины на сверкающей аккуратной и маленькой машине, топорщившей уши, словно раздосадованная на переднем сиденье болонка, грозились остаться надолго. Впрочем, это тоже не входило в перечень его забот, отчего Чернышев расслабленно прижался виском к светлому стеклу и прикрыл глаза, пальцами нащупывая кнопку, чтобы переключить станцию. В конце концов, в его распоряжении были четыре скучных часа и новое сообщение Катеньки, которое он даже не стал читать.

Не стал он читать и четвертое присланное сообщение, мельком взглянув лишь на третье, где друг за другом следовал мат, хороводом выстроившись в длинный текст. В нем Луку посылали «на хуй», куда Лука безмятежно и свернул, мысленно прощаясь со скрасившей десять минут ожидания болонкой Мосей. Мося, впрочем, как считал Чернышев, едва ли догадывалась об удачно завершенной миссии, раздосадовано уезжая от мороженого совершенно в другом направлении, на чем, казалось бы, сюрпризы должны были закончиться, если бы не существенное «но», выросшее перед капотом автомобиля на проезжей части куда быстрее, чем гриб в лесу. Да и грибы в лесу круглыми от удивления глазами на ветровое стекло не смотрели, откровенно недоумевая о происходящем. Например, о полюбовном столкновении с машиной, которая уцепилась за юбку летнего платья, словно голодный ребенок за мамку, сулившую сладости вместо противной каши.

― Грибников на вас не напасешься, ― выругался Чернышев, хмуро осматривая испуганный ряженый мухомор в течение нескольких секунд и представляя небольшие могилы под каждой осиной. Впрочем, какими бы заманчивыми ни были бы мысли о подосиновиках, перед ним была самая обыкновенная девушка в платье, жакете, с сумкой и все такими же большими глазами, что Луке ничего другого не оставалось, как выйти из машины и справиться о здоровье ее коленок. Может, бедра. Может, моральной травмы.

Кипа бумаг, выпавших на дорогу, словно листва на могилу, заставила Чернышева вздохнуть и последовать тропой истинного джентльмена, считавшего своим долгом помогать грибам: пройти к месту столкновения и присесть на корточки, надеясь, что веселый череп с футболки пострадавшую еще больше не испугает. В конце концов, у грибов таких круглых глаз в природе не бывает.

― Надеюсь, эта неблагодарная скотина вас не особо ушибла? ― с долей нужной вежливости поинтересовался он, подбирая тихо шуршащие под теплым ветром листы. ― Он извинился бы, но, к сожалению, рот пришлось ему заклеить: слишком много болтает, что мешает вести машину. ― Взгляд упал на знакомую эмблему, и Чернышев всучил пострадавшей аккуратно собранные листы. ― Если честно, он просто любит женские коленки: такие аккуратные, как у этих ног, ― Лука указал кивком на одну из них, не наблюдая особых травм. ― А так как он любит коленки и души в них не чает, то предлагаю в качестве извинения и попытки загладить вину подвезти до места назначения. Он будет в восторге.

Чернышев, впрочем, этого самого восторга не разделял, но чувствовал свою причастность к большим и круглым глазам, коленкам и собранным наспех бумагам. К РГСУ он вообще чувствовал свою причастность, выпрямляясь и жестом указывая на пассажирское сиденье. Если ему предстояли четыре вялотекущих часа, то хотя бы не наедине с сообщениями Катеньки.

Отредактировано Лука Чернышев (2014-05-08 18:55:21)